Пролетели осенние праздники
Пролетели осенние праздники. Скоро — Ханука. Но воспоминания о сентябрьских
«каникулах» все еще свежи, а некоторые из них надолго останутся в памяти.
Одно
из моих наиболее ярких впечатлений в суккотние дни — встреча с замечательным
израильским художником Тувьей Кацем...
МИР — ГИГАНТСКАЯ МАСТЕРСКАЯ...
Шейна
Моргенштерн, журналист
Тувья никогда не говорит
о себе: «я — израильский художник». Когда его спрашивают, кто он, он отвечает: «цаяр
иври» (еврейский художник), подчеркивая свою глубокую связь с еврейской
традицией.
Тувья Кац рисует и пишет,
как большинство художников, то, на что любовью откликается его душа. Для него
это — Иерусалим, библейские сюжеты...
 Но речь пойдет не об
очередной выставке мастера, а о его необычной для «индивидуалиста» деятельности.
Ведь как будто бы не без оснований считается, что всякий художник замкнут в
собственном мире, опасаясь «расплескать» накопленные впечатления и эмоции,
растратить на что-то иное, кроме искусства, порывы души.
У Тувьи Каца нет таких
опасений. Движимый стремлением поделиться накопленным опытом, он стал
инициатором регулярных встреч с творческими людьми, ищущими свой путь в
еврейской культуре. Это, главным образом — выходцы из России, баалей тешува
(люди, вернувшиеся к соблюдению еврейской традиции).
Дело в том, что сам Тувья
Кац — тоже баал тешува, только он начал соблюдать законы Торы много лет
назад. Это и есть главная тема его размышлений, его жизненного и творческого
исследования — проявление ощущения Всевышнего в искусстве.
«Тувья Кац религиозен и
соблюдает законы еврейской традиции, — пишет о Каце искусствовед Ципора Лурия, —
Возможно ли это одновременное существование в двух мирах, каждое из которых
требует полноты власти над душой и временем?.. Вероятно, он расплачивается за
это одиночеством...».
В самом деле. Многие
израильтяне полагают, что религиозное отделено от светского непроницаемой
стеной. И написав в своем эссе об одиночестве Каца, Ципора Лурия имела в виду,
что Тувья Кац не может быть понят в религиозных кругах как художник, а в
«светских» — как религиозный человек.
Но Тувья Кац трактует эту
проблему «одиночества» иначе.
— Стремление к тешуве,
— говорит он, — рождается, когда внутри человека возникает необходимость
надстроить к тому, чем живешь, еще этаж. В книге рава Авраама Ицхака Кука
Орот а-Кодеш сказано, что человек поднимается к «окончательному
исправлению», совершенствуется духовно, не отвергая ранее приобретенный опыт, но
добавляя к нему новое... По-моему это очень важная мысль, существенно меняющая
стандартное представление о процессе тешувы. Основа моего пути —
постоянное восхождение от унижения, страха перед Катастрофой — к вере в
человека; от неосознанного ощущения своего еврейства — к изучению еврейской
традиции; в творчестве от овладения «азами» — к свободе в постановке задач...
Что же касается одиночества, на первом этапе тешувы — это, на мой взгляд,
вполне естественное состояние. Замыкаешься, стараясь избегать всего, в чем есть
нечто дурное, отдаляешься от людей. Но это — временное явление, как аллергия
на антибиотики. Нормально, когда человек приобретает устойчивый иммунитет —
он не боится уже «заразиться» злом, возвращается в самую гущу жизни и во всем
видит приметы грядущего Освобождения...
Тувья Кац родился в 1937
году в Дубно (Польша). Перед самым началом Второй мировой войны его родители
успели уехать в Аргентину. Там, в Аргентине, Тувья рос, там стал участником
молодежного сионистского движения, там учился живописи.
В 1960-м году вместе с
женой Пниной он приехал в Израиль. Молодая семья поселилась в киббуце в северной
Гилилее. Удивительные пейзажи тех мест — сверкающая гладь озера Кинерет, обрывы
над водой, горы, повисающие в небе птицы... Все это воплотилось в произведениях
художника.
В начале 70-х Кацы
переехали в Иерусалим. Последующие несколько лет стали для семьи едва ли не
самыми трудными. Не было ни жилья, ни денег. Тувья брался за любую работу, чтобы
хоть как-то обеспечить семью. На живопись практически не оставалось времени.
Но зато когда появилось
возможность писать, в нем будто прорвалась плотина сдерживаемых до времени
эмоций. Произошел творческий перелом. Если раньше его картины были предметными,
то теперь он пишет абстрактные композиции, наполненные глубоким и искренним
волнением. В одних — беспокойное переплетение линий словно сеткой покрывает
поверхность холстов, в других — широкие мазки, заряженные напряженной духовной
энергией. Невольно возникают ассоциации с творчеством известных израильских
классиков «лирического абстракционизма» — Стемацкого и Штрайхмана.
— Поиски формы выражения
моих идей и чувств занимали меня еще в Галилее, — рассказывает Тувья Кац. — В
Иерусалиме все постепенно будто бы встало на свои места. Я понял, что
реалистическое «копирование» предметов не передает сущность явлений и вещей,
остро ощутил необходимость метафоры. Только метафора способна сократить разрыв
между внешним окружением и внутренним миром художника. Смена направления
приблизила меня к открытию истинного смысла еврейского искусства, к осознанию
его глубокой связи с Торой...
На столах в сукке
— чай, кофе, аппетитные пироги... Монолог Тувьи раздвигает пространство до
необозримых просторов. И будто бы нет никого и ничего вокруг — только его ровный
спокойный голос.
Поражает его эрудиция,
знание истории. Не только израильской, но и — далекой и, казалось бы, непонятной
ему России. В доказательство каких-либо сентенций он упоминает российские
события, называет даже имена... Беседа, как сообщающийся сосуд — естественно и
плавно перетекают в ней слова: от художественного творчества — к иудаизму и
Торе, от иудаизма снова — к творчеству.
Легко и свободно
оперирует Тувья Кац терминологией еврейских Учителей. Приводит конкретные
примеры из истории мирового искусства разных эпох...
— В своем стремлении к
красоте художник совершенствует себя и мир, — говорит Тувья Кац. — Ибо красота —
мост между намерением и действием. Об этом говорил рав Кук. Заповеди учат
художника, что, уединившись в творчестве, он не свободен от обязанности жить
среди людей. И это не пустые слова. Это — позиция, рассматривающая искусство как
часть целостной мировоззренческой системы. Путь человека в стремлении к Творцу —
учеба. Наверное, я не смог бы учиться, если бы не рисовал. А теперь без учебы не
могу рисовать. Мне очень важно, чтобы между тем и другим был некий баланс.
Всевышний открывается мне через поэтическое. Наше творчество — Его тень. Иудаизм
указывает нам путь приближения к Творцу. Наша связь с Ним — в «песне».
Подобной той, которую вознесли евреи, когда по образовавшемуся проходу перешли
Красное море... Наше предназначение — благодарить Всевышнего. Это предназначение
истинно еврейский художник реализует в искусстве... Мне представляется, что мир
— гигантская мастерская, в которой исправляют пострадавшие вещи. И еврею
отведена в ней особая роль — роль исполнителя, пытающегося вернуть вещам
первозданный облик, исправить ущерб, нанесенный в процессе развития человеческой
цивилизации. В этом основной смысл эстетики подлинно еврейского искусства...
Иерусалим
|
