В записных книжках
писателя Алдан-Семенова
сохранились живые слова
скульптора Исаака Иткинда. В
одном из этих изречений
сказано: “Искусство похоже на
Тихий океан с его
бесчисленными островами. Мой
остров — скульптура”…
Созданный Всевышним
мир, гармоничен и неповторим. У
каждой детали, каждой
подробности — свой, особый
характер. Но рассмотреть,
глубоко прочувствовать это
дается не каждому. Для этого
нужен своеобразный талант
видения.
Перед вами, скажем,
сосновый бор. Стоят сосны, как
сестры-близнецы, все
одинаковые. На невнимательный
взгляд… Для скульптора Исаака
Иткинда каждое дерево было
откровением, каждое хранило
собственную тайну, и он
неизменно стремился ее
разгадать.
Творивший на рубеже 19
и 20 веков, известный
французский скульптор Огюст
Роден говорил, что не “создает”
скульптуры, но просто “освобождает”
камень, обнаруживая то, что в
нем заложено. То же самое можно
сказать и о деревянных
скульптурах Исаака Иткинда.
В неисчислимой череде
его работ (он и сам никогда не
мог назвать даже
приблизительное их количество)
есть скульптуры из глины и
камня. Но излюбленным
материалом всегда оставалось
для него все же именно дерево.
Отдавая должное великому
Мастеру, творения которого
столь совершенны, Иткинд лишь
проявлял то, что пряталось в
дереве, порой лишь легкими
прикосновениями резца
незначительно менял форму,
обнаруживая чуткое понимание
древесного естества.
Такова, например, его,
построенная на контрасте
сиюминутности и вечности,
скульптура “Человек и птица”.
Куска дерева, который служит
скульптурным изображением
птицы, как будто бы и вовсе не
коснулась человеческая рука,
но этот олицетворяющий природу
образ живет,
готов к движению, и кажется —
вот-вот, взорвав тишину,
прозвучит птичья трель…
“Большинство работ
Иткинда носит характер
выразительных аллегорий, —
писал о нем известный
российский скульптор Коненков,
— Художник работал в дереве,
умея выявить его богатейшие
возможности, используя его
нежность, монументальность,
саму фактуру. Его произведения
объединяют глубокие мысли,
живые человеческие эмоции,
виртуозное мастерство”.
Иткинда считают
основоположником новой
техники в деревянной
скульптуре. В отличие от
скульпторов-“деревянщиков”
Коненкова и Голубкиной, особое
значение он придает
естественной окраске и
направлению древесного
волокна.
“В дереве — солнечный
свет, воздух… — говорил Исаак
Иткинд. — Музыкальная душа
живет в нем…”.
Исаак Иткинд родился 6-го
нисана (в апреле) 1871 года в селе
Дикарка Виленской губернии.
Как все дети еврейского
местечка, учился в хедере. Его
дед был знаменитым в тех краях
раввином. Судьба Исаака,
казалось бы, была
предопределена — повзрослев,
он учился в иешиве, получил смиху
(специальное подтверждение,
дающее право считаться
раввином).
Но наступили трудные
времена. Иткинду пришлось
оставить занятия Торой и
подыскать себе приносящую
твердый заработок службу. В
Вильно он устроился в
типографию переплетчиком. И
уже тогда проявилась в нем
потребность в творчестве. В
неожиданной форме — он изобрел
пресс для тиснения переплетов
и получил за свое изобретение
немалые деньги: целых 600 рублей.
Работа переплетчика
сыграла переломную роль в его
судьбе. Он получил заказ —
переплести книгу о скульпторе
М.М.Антокольском. Не знакомый
прежде с изобразительным
искусством, Иткинд прочел ее.
Помещенные в ней иллюстрации
поразили его воображение. Он
начал лепить.
В 1910 году Исаак Иткинд
отправился в Москву и поступил
в художественное училище
живописи, ваяния и зодчества. А
через два года, в 1912-м, его
работы уже получают признание.
Их замечает художественная
критика. Некоторые из них
покупает известный российский
меценат Савва Морозов.
В 1914 году в городе
Вильно, состоялась его первая
персональная выставка. В 1918-м
его работы экспонировались в
Москве. Выставка проходила в
помещении еврейского театра “Габима”.
Произведения Иткинда
по достоинству оценила не
только публика. В числе первых,
вместе с художниками Репиным и
Бродским, он был принят в
незадолго до этого созданный
Союз российских художников.
С годами московский
художественный круг, видимо,
стал казаться Иткинду тесным.
Да он, собственно, и не
чувствовал своей причастности
к нему, предпочитая
одиночество. Возможно, вовсе не
потому, что не испытывал
потребности в общении.
Контактам с собратьями “по
цеху” мешал языковый барьер.
За всю жизнь русский язык так и
не вытеснил его идиш. По-русски
до конца дней он говорил с
заметным акцентом, постоянно
путая “трудные”
грамматические формы русских
слов.
Он уезжает Петербург.
Его работы приносят ему
громкий успех. Казалось, он
близок к широкой известности, к
чему, впрочем, сам Иткинд
никогда не стремился. В 37-м он
создает одну из своих самых
знаменитых работ — “Умирающий
Пушкин”. Ее экспонируют на
посвященной 100-летию со дня
смерти поэта выставке,
устроенной в здании Эрмитажа.
“Выдающееся, считаю,
изображение Пушкина в
последний час его жизни, —
пишет об этой скульптуре
художник Кузнецкий. — Оно
оставляет глубокий след. На мой
взгляд, по своей
психологической трактовке, эта
работа не превзойдена ни одним
художником, с пушкинского
времени и до наших дней
Слава не приносит
Иткинду удачу. Недаром сказано
им: “Слава — временный успех
на бирже жизни”. В 1938 году его
арестовывают и предъявляют
весьма “банальное” для тех
лет обвинение — “шпионаж в
пользу Франции”. Его
допрашивают, подвергают пыткам,
в конце концов, на десять лет
отправляют в лагеря. Сначала —
в Сибирь, потом — в Казахстан.
Десять лет
превращаются в без малого
двадцать. И даже в заключении
Иткинд пытается творить,
воплощая свой духовный надлом
в подобранных на лагерной
территории деревяшках. Однако
ни одна из его работ того
периода не сохранилась. Все
уничтожены.
Годы лишений и
унижений притупившейся от
времени болью навсегда
остались в его сердце и памяти.
Последняя, незавершенная его
работа — проект памятника
жертвам сталинских репрессий.
За много лет,
прошедших после ареста
скульптора, Россия забыла
Иткинда, Иткинд “забыл”
Россию. Ни в Москву, ни в
Петербург, ни в Вильно он уже не
вернулся — остался в
Казахстане и поселился в
городе Алма-Ате.
Здесь, в Алма-Ате, он
будто бы рождается заново. Его
жизнью, как некогда прежде,
становится творчество. Оно
поглощает его целиком, без
остатка. Его не интересует даже
судьба собственных
произведений. Главное —
создавать, воплощать новые и
новые идеи. Его работы бесхозно
валялись порой под открытым
небом на огороде, портились от
дождя и палящего солнца.
Некоторые из них подобрали и
сохранили его ученики.
Много времени Иткинд
посвящал созданию
скульптурных портретов. Ждать,
когда замысел окончательно
оформится в его голове, он не
мог. Идея нового произведения
еще бродила где-то внутри, а он
уже брался за работу. Решающее
слово, как правило, оставлял за
материалом. Но это вовсе не
означало, что он пускал дело на
самотек. Просто его мысль
обретала согласное с
особенностями материала
направление.
“Если я делаю портрет,
— говорил Иткинд, — мне важно
выразить сердцевину, самый
глубокий, сокровенный смысл,
который есть в воплощаемой
мной натуре…”.
Последний период
жизни Иткинда оказался
особенно плодотворным. В
истощенного болезнями старика
как будто бы вселилась
поистине юношеская энергия.
Дереву он уже не изменяет. Из-под
его резца выходят новые и новые
образы. Впоследствии
художественная критика многие
из этих произведений назовет
шедеврами.
Среди них — портрет
знаменитого итальянского
композитора, виртуозного
скрипача Паганини. Крупные,
непропорциональные черты лица,
обращенный “внутрь” взгляд,
ошеломляющая улыбка… Ничто
здесь не напоминает
традиционную трактовку образа
гениального итальянца, который
якобы черпал вдохновение от Сатана.
Объект сосредоточенного
внимания ее автора здесь — извечная
тайна гениальности