|
ДЖАЗ И АБСТРАКТНАЯ ИСТИНА
Цви Глюкин
Моя «либерализация» началась в колледже. Я
покинул безопасный Нью Джерси и поступил в
музыкальную школу в Новой Англии, чтобы получить
образование джазиста.
Я отрастил длинные волосы и приобщился к
мультикультуре. Начал играть на гитаре.
Вскоре появились первые критики.
Сосед по комнате, приехавший из Ямайки, сказал
мне:
— В твоей игре, чувак, слишком заметно, что ты —
белый!
— Да?..
— Тебе нужно почернеть...
Я отвернулся от Айрона Мэйдена и обратился к
Мингусу, Дольфи, Колтрэйну, Монку. Я подчинил
себя черной культуре.
— Тебе следует быть больше
фанки, — посоветовали другие соседи.
Я открыл Джеймса Брауна, кто-то научил меня
«бэкбиту Паблик Энеми кэйм некст». Я стал
сердитым и радикальным. Я сказал родителям,
чтобы они смотрели фильмы Спайка Ли.
Мои путешествия в Черную Америку регулярно
комментировались почти ежемесячными тирадами
Винтона Марсалиса в журнале
Даунбит. «Белый крадет нашу культуру» —
сообщал он. Может быть, он был прав, но мне не
нравилось, когда такое говорят на публику.
Я хорошо играл на гитаре и знал этот жанр лучше,
чем кто-либо другой.
Мои черные друзья выражались конкретно и
лаконично:
-Неплохо играешь ... для белого парня.
Что-то во мне их не устраивало.
Я понятия не имел, кто я.
Все стало меняться, когда я, еще в колледже,
встретил Эла. Он был итальянцем с Лонг Айленда.
И получал степень по классической композиции.
Мы встретились на собрании интеллектуалов
Свободного Джаза. Туда пришли богатые или
сумасшедшие. Я думаю, в ту ночь на мне была была
черная кожаная Металлика.
Эл первым меня понял. Он тоже чувствовал себя
отверженным белым ребенком. Мы сразу же
подружились. Говорили о Шенберге, микротональной
композиции, и много читали Буковского.
Потом мы начали обижать друг друга.
— Еврейчик — бросал он мне.
— Воп, — отвечал я.
Эл решил научить меня красиво есть. Привел меня
к своим родителям и накормил. Его отец прозвал
меня «Джерузалем».
Они были хорошие люди, они кормили меня до тех
пор, пока я не свалился у них на диван. Я
попытался вернуть к себе расположение. Привел
Эла в украинский ресторан в Даунтауне Манхэттена
и купил ему гречневую кашу.
— Это пища «для души», на ней я вырос, — сказал
я ему.
— Ты накормил меня песком, — сказал он.
Наша дружба имела пределы.
Мои соседи по комнате из Ямайки перестали
разговаривать с белыми людьми. Небольшие группы
воинственных юношей собрались в комнате. Они
возбужденно что-то обсуждали. Они собирались
направиться в Сити Колледж. Перевернули нашу
квартиру. Один из них написал на стене: «Белый
человек — слуга дьявола».
Я им завидовал. Меня злило, что они знают, кто
они. Такого о себе я сказать не мог.
Я подумал об Эле. Он тоже знал, кто он.
И тут до меня дошло, что я тоже принадлежу к
притесняемому меньшинству.
Я заявил своим соседям:
— Мне смешны ваши четыреста лет страданий!
В ответ — молчание.
— Мой народ страдал три тысячи лет!
Они подумали, что я сошел с ума.
Впрочем, я и сам этому не верил. Решил поехать в
Гану и найти Учителей по этническому
музыковедению. Выбор пал на африканские
барабаны.
С Ганой почему-то не получилось, и я оказался в
Париже.
В хостеле (дешевая гостиница для молодежи) был
закон: днем гостиница закрыта. Поэтому все утро
я проводил в книжной лавке, с чувством вины
читая старую книжку негритянского лидера
Малькольма Икс. А после полудня бесцельно
слонялся, начиная думать, что я — Малькольм. В
моей груди постепенно зрел бунт.
Но я не был радикалом 60-х. Я был ухоженным
еврейским ребенком с окраин.
Риторика Малькольма Икс трансформировалась,
проходя через мой собственный фильтр.
Эти ассимилированные евреи с их англизированными
именами и вечным стремлением сунуть свой нос,
куда не просят. Как они надоели!
Я относил это к себе. Я решил, что мне пора
ехать в Израиль.
Симхат Тора 1993 года...
Я стоял в переполненной людьми маленькой
комнате, где, примерно, сто пятьдесят человек
кружились в бешеном танце. Шум стоял оглушающий.
Кто-то набросил на меня какую-то тряпку и дал в
руки свиток Торы. Я вспотел. И тогда ко мне
пришло мое первое откровение. Там не играла
никакая музыка! Звук издавали мужчины, которые
пели и топали ногами о пол. Я не мог поверить.
Иудаизм был таким же племенным, как любая
этническая группа Третьего мира, которой я
интересовался. Это не походило на модное шоу
христианских праздников с либеральными
политиками и церковным органом, как принято в
Америке последние лет двадцать пять.
Я посмотрел на главного раввина. Он был точно
как вождь зулу из
Нейшнл Джиогрэфик. Только вместо
пурпурной мантии и копья он носил черный сюртук
и белую бороду. Его глаза были полны этнической
гордостью.
Я нашел свой народ; они показались мне чуть-чуть
более консервативными, чем я себе представлял.
Но у меня не было к ним претензий.
Через четыре месяца поздним вечером я сидел один
в учебном зале. Бросил взгляд на бесконечные
потрепанные тома, заполняющие стеллажи.
Это поразило меня.
Они были моими, эти книги, написаны для меня.
Мне не нужно было извиняться и оправдываться,
чтобы изучать их.
Если бы я поехал в Индию и сел на горной
вершине, индийцы сказали бы мне:
— Ты хорошо медитируешь... для еврейского парня.
Но почему ты не поедешь в Израиль и не
посмотришь, чем занимается твой народ?
Я нашел свою культуру, свое наследие, свой
народ.
Я был дома…
Цви Глюкин
приступил к учебе
в Международной организации «Эш а-Тора»
в 1993 году.
Популярный лектор и исполнитель современной еврейской музыки.
|
