«Мы живем, пока вспоминаем», — говорит персонаж повести Григория Кановича «Шелест срубленных деревьев». Память о прошлом, воспоминания — это стало творческим «знаком» писателя. Он вошел в литературу со своей темой. Большинство его произведений посвящено маленькому еврейскому местечку, «притулившемуся к поросшему скудной растительностью берегу реки Вилии, которую дерзкие, вымокшие в горе и кормившиеся чаще мечтами, чем хлебом, евреи, острословы и выдумщики, называли в шутку «наш Иордан».

Довоенное детство писателя прошло в Йонаве — в Литве, неподалеку от Каунаса. Литовское еврейство (литваки) с центром в Вильно — в городе, который был средоточием еврейской традиции и учености. Недаром называли его — «Иерушалаим де Лита» (Литовский Иерусалим). Таким этот мир во многом сохранялся до Второй мировой войны и неизменно рождал ощущение корней, нерасторжимой связи с историей еврейского народа.

Григорий (настоящее имя — Яаков) Канович родился в Йонаве в 1929 году, в семье портного, Шломо Кановича — человека набожного и исключительно молчаливого.

— Для того чтобы отец заговорил, — вспоминает писатель, — ему надо было полчаса репетировать…

С детства и Яаков не отличался особой разговорчивостью. Он будто бы скапливал внутри жизненные события, впечатления, наблюдения, которые позже, «проснувшись» в нем, оживут на страницах написанных им книг.

В 1953 году Григорий Канович окончил историко-филологический факультет Вильнюсского университета. К тому времени он уже был писателем и даже приобрел некую известность (его первые публикации датированы 1949 годом).

Он дебютировал в литературе поэтическими произведениями. В разных периодических изданиях печатались его стихи. В 1955-м вышел в свет сборник стихов «Доброе утро», в 1964-м — «Весенний гром», в которые вошли стихотворения, написанные на русском языке. Писал он и на литовском языке, среди этих произведений — литературные эпиграммы и пародии («Веселым глазом», 1964; «Нагие на Олимпе», 1981).

Канович — автор около тридцати пьес и киносценариев (некоторые написаны в соавторстве) на современные темы и переводчик многих литературных произведений литовских писателей на русский язык.

В своих романах и повестях Григорий Канович описывает жизнь литовского еврейства, в некоторых из них («Я смотрю на звезды», 1959 г.; «Личная жизнь», 1967 г. и др.) — сквозь призму нравственных и духовных поисков еврейского мальчика из литовского местечка. Это собирательный образ, в котором, безусловно, присутствует немало автобиографических черт.

Рассказ о судьбе его юного, взрослеющего героя развивается в трилогию «Свечи на ветру» (романы «Птицы над кладбищем», 1974; «Благослови и листья, и огонь», 1977; «Колыбельная снежной бабе», 1979). Действие в ней охватывает насыщенный событиями период истории (с 1937-го по 1943-й год). В ней воссоздан традиционный мир восточноевропейского еврейства, с его высокой духовностью, с мечтами и надеждами людей, принадлежащих этому миру.

До Григория Кановича жизни в еврейских местечках посвящали свои произведения Менделе Мойхер-Сфорим, Шолом-Алейхем, Ицхак Перец. Но они писали на идиш, и основная масса читателей знает их книги только по переводам. Канович стал первым «бытописателем» местечка, пишущим на русском языке.

И удивительный феномен: средствами русского языка ему удается воссоздать интонации и затейливый строй идиша. Особенно — в речи персонажей, которая изобилует меткими каламбурами и метафорами, символами, восходящими к традиционным еврейским корням — Танаху и талмудическим текстам.

Литературный стиль Кановича сочетает в себе поистине поэтический лиризм и жесткую иронию. Открыв любую его книгу, читатель сразу попадает в описанную им среду, становится «участником» разворачивающегося в ней действия. Созданные писателем образы героев настолько отчетливы и точны, что воспринимаются живыми людьми, с которыми ты в процессе чтения повести или романа можешь соглашаться или спорить. Однако в любом случае их судьбы волнуют тебя, и ты, как будто бы они — твои давние верные друзья, радуешься их удачам, вместе с ними переживаешь их беды и горести.

Отстаивая интересы живущего в галуте еврейства в книгах, Канович не отстраняется от них и в реальности. Именно он в 1989 году возглавил еврейскую общину Литвы и в тот же период был избран народным депутатом СССР (с 1989-го по 1991 г.).

За романы «Слезы и молитвы дураков», «И нет рабам рая» писатель удостоен Национальной премии Литвы и высокой литовской награды — орден Гедиминаса.

Герои многих его книг — на перепутье. Перед ними постоянно возникает вопрос: где жить еврею, где она, его родина? Особенно актуальный — в годы гонений, когда быть евреем, само по себе — преступление. Не говоря уже о том, чтобы хранить верность еврейской традиции.

Для Кановича жизнь еврея в диаспоре, лишенная главных «опор и основ», теряет всяческий смысл. «Дом молитвы был для их дедов и прадедов, для отцов и матерей, для них самих, — читаем в той же повести «Парк забытых евреев», — не плотом, гонимым ласковыми волнами по чужому вздыбленному морю, не островом, затерянным среди пучин, а родиной».

Его персонажи разъезжаются кто куда: в Америку, во Францию, Италию, Германию и т.д. Для него самого вопрос «куда» имеет однозначный и совершенно очевидный ответ. Свою позицию по этому поводу он излагает в написанной им в 1991-м году статье «Еврейская ромашка». В статье, которую читали и перечитывали евреи России и других стран. Многим она указала дорогу на родину.

В 1993 году Канович с женой переезжает в Израиль.

Он твердо знает, что приехал сюда не потому, что жизнь здесь, может быть, «легче» или «сытнее». Но потому, что Израиль — единственная настоящая родина еврея. И поэтому был готов к связанным с переменой места жительства трудностям.

Впрочем, трудности писателю, по его собственному признанию, жизненно необходимы.

— Настоящему писателю должно быть трудно, даже плохо, — говорит он. — Ему не надо создавать тепличные условия. Думаю, что писатель, чтобы написать что-то стоящее, должен исстрадаться…

В Израиле, продолжая писать, он остается приверженцем все той же, «одной» темы. Воспоминания о родном еврейском местечке не покидают его, но обретают современное, «злободневное» звучание. Это качество прозы Кановича обеспечивает его произведениям интерес самых разнообразных читательских слоев. Люди, родившиеся в еврейском местечке и пережившие Катастрофу, узнают в персонажах его книг — себя. Читатели молодого поколения учатся на его книгах любить и по-настоящему ценить жизнь в своей стране — на Земле Израиля. Из них они узнают, что пришлось пережить их дедам и прадедам, лишенным той истинной свободы, которую может дать еврею лишь Эрец Исраэль.

«Растворившись, ассимилировавшись, — пишет Канович в одной из своих статей, — мы не стали ни равными, ни свободными, ни счастливыми, а лишь навлекли на себя двойное презрение со стороны тех, от кого бежали, и тех, к кому примкнули».

Это, прямо высказанное в публицистической форме «кредо» писателя, явственно звучит в его художественных произведениях, особенно отчетливо проступая на «стыке» описываемых им времен.

Этим мотивом пронизана написанная им в Израиле повесть «Продавец снов». В основе ее сюжета судьбы литовских евреев, поселившихся накануне Второй мировой войны во Франции — пожилых людей, которые, в конце концов, обретя покой и материально обеспечив свою старость, так и не обрели на «чужих берегах» счастья.

«Не стану скрывать, — произносит один из персонажей повести, — я богатый человек... И очень бедный... Ведь нет беднее человека, который не может прийти на родные могилы...».

За многие годы жизни на чужбине эти люди так и не стали «французами». Они живут потускневшими воспоминаниями о местах и временах, в которые никогда не смогут вернуться…

И все-таки в центре повествования «Продавца снов» — не ностальгия по навсегда утерянному «Литовскому Иерусалиму» и по размеренной, наполненной своими радостями и болями еврейской жизни местечек, где жили когда-то герои этой книги. Но — никакими средствами неисцелимая тоска по настоящему Дому. В своей повести автор вскрывает самую суть трагедии евреев диаспоры. Чего бы они не достигли в своей жизни там, они неизбежно становятся свидетелями разрушения всего еврейского в собственных семьях. Эта трагедия сквозной линией прочерчивается в судьбе главного героя, живущего в Париже «продавца снов» Натана Идельсона, сын которого уехал в Израиль, пошел добровольцем в израильскую армию и погиб в Ливане, а дочь от первой жены-гречанки в Салониках «нянчит внуков-гречат».

Той же теме, по сути, посвящена другая, тоже написанная в Израиле повесть Кановича «Шелест срубленных деревьев» (книга «Шелест срубленных деревьев», в которую вошли обе повести издана в Тель-Авиве в 1999 году). Можно сказать, что это произведение в значительной степени — литературный памятник отцу писателя, Шломо Кановичу. Однако особый талант писателя вмещает в пределы «личного» и «личностного» скорбную историю судеб всего восточно-европейского (и «советского», в частности) еврейства. В единое целое — в страшную машину уничтожения сплетаются в повести события Катастрофы и сталинская попытка «окончательно решить еврейский вопрос».

«Мне грех жаловаться, — говорит в ней тяжело больной отец сыну-писателю. — Г-сподь Б-г и так был слишком милостив ко мне — дал увольнительную почти на сто лет... на целый век... Я пережил своих братьев и сестер… Мне даже посчастливилось проводить в последний путь своих родителей… У других и отца, и мать закопали заживо, расстреляли или сожгли. А я еще успел над их могилой и кадиш сказать, и слезу утереть».

Увозят «в никуда» друга отца по фамилии Цукерман, а сражавшийся во время войны в партизанах Диниц умоляет Шломо Кановича «не дергать льва за усы».

«…Уговоры бывшего партизана, — пишет Григорий Канович о реакции отца на дружеские увещевания, — коробили душу…. Диниц, конечно, желал отцу добра, но от добра, добытого ценой самоуничижения и лакейства, что-то съеживалось внутри и застывало — отец съеживался и терзался, когда при нем кто-нибудь из близких или сослуживцев — того же добра ради — унижал свое достоинство».

«Не успел я сдать оружие, как возле своего дома услышал: «Жид пархатый, убирайся в свою Палестину!», — говорит в повести Диниц отцу Григория Кановича, — не успел остыть от страха, как на меня новые страхи навалились... похлеще лесных…».

Но Шломо Канович не хочет бояться. «Ты считаешь, что этими своими «да-да-да» можно страхи отпугнуть, а не накликать? — отвечает он другу. — Ты считаешь, что этими «да-да-да» можно накормить злобу, и она оставит нас в покое?».

Этот ответ прямо адресован и нам, современным евреям. И не только тем, кто все еще живет в диаспоре. Но и тем, кто живет в Израиле. «Ничего не надо бояться, — как бы говорит нам мудрый портной из местечка Йонава. — Страх притягивает беды. Важно сохранять человеческое достоинство»…