Мне хорошо знакомо чувство аутсайдера. Сейчас все, вроде бы отлично, но в детстве я не была популярной. У меня была короткая стрижка, и я выглядела как мальчик, с зубами почти размером в лицо.
Короткая стрижка была результатом популярности у вшей, которые чаще, чем у сверстников, селились в моих волосах.
Обстоятельство, что я была единственным ребенком разведенных родителей (довольно редкое явление в Израиле 1980-х годов) — тоже не помогало. Я научилась мириться с дискомфортом, связанным с ощущением, что ты не крутая, что ты изолирована от общества, что ты — вне толпы.
Это ощущение не покидало меня и в период, когда я в молодом возрасте приехала в Голливуд и попыталась пробиться в индустрии развлечений, при этом постоянно говоря об Израиле. То, о чем я говорила, многократно ставило меня в аутсайдерскую позицию.
Некоторым это может показаться новым явлением. Однако разговоры об Израиле — никогда не были популярной темой в «приличных кругах». По крайней мере, не с 1967 года (дата моего рождения).
В артистических кругах мне неоднократно приходилось выслушивать искаженную, далекую от действительности информацию об Израиле. Справляться с ситуацией мне помог приобретенный в детстве опыт. Мне было легче высказывать свое мнение и бросать вызов коллегам, нежели подыгрывать им и искать их одобрение. Мне гораздо больше нравилось быть непопулярной, чем молчать и быть красивой (именно этого ожидает от молодых девушек Голливуд).
По этой причине я потеряла многих друзей. Несколько лет назад один мой друг упорно настаивал на том, что антисионизм не равен антисемитизму. И что если я продолжу публично утверждать, что это одно и то же, мы не сможем больше быть друзьями.
Это было последнее, что я услышала от него. Использование дружбы и общественного признания в качестве угрозы не имеет большого влияния на человека, который рано научился не принимать чужие мнения о себе за истину. Истина не зависит от того, что думают другие люди. Если стремление к правде стоило мне дружбы и работы — ничто другое меня уже не смущало.
Это некрутое и небезопасное чувство чужеродности испытывают сегодня многие из нас — и на личном и на общественном уровне. У многих это произошло внезапно, с головокружительной скоростью. Самая крупная и ужасная резня евреев за один день с времен Холокоста в социальных сетях быстро превратилась из очевидного проявления ненависти в оправданный акт борьбы с колониализмом. Уже через несколько часов после резни, буквально в мгновение ока, антиизраильские настроения стали модной тенденцией. Люди, которых мы считали нашими друзьями и союзниками, присоединились к протестам, к негодующим толпам.
Возникает вопрос: если произошедшее настолько непредсказуемо и внезапно, почему все это кажется странно знакомым — даже тем из нас, кто вел комфортную, полностью ассимилированную жизнь, казалось бы, столь далекую от антисемитизма?
Ответ, думаю, кроется в нашем весьма некрутом прошлом.
Тогда, 7-го октября, на глубоком уровне мы все точно знали, что происходит. Мы слышали об этом от наших бабушек и дедушек. И хотя мы считали их сумасшедшими, когда они говорили, что «это» вернется, мы все же знали, что все это — наша история: непрекращающиеся преследования и массовое насилие, которые сопутствуют евреям на протяжении веков. Популярное комедийное израильское скетч-шоу «Евреи идут» воплотило эту реальность.
B первом выпуске с 7 октября в этом скетче нет ничего смешного. Он предлагает череду свидетельств выживших в темные времена нашего прошлого и настоящего, начиная с разрушения Храма в Иерусалиме (в 70 году н.э.). Через Кёльн после массовых убийств в Рейнланде в 1096 году, погром в Кишинёве в 1903 году, резню в Хевроне в 1929 году, Хрустальную ночь в Берлине в 1938 году, Багдад в 1943 году и — Кфар-Аза в 2023 году.
То, что даже тех из нас, кто пережил лишь недавний погром поражает узнаваемость свидетельств, включая наиболее ранние их них.
«Нас разбудил ужасный шум, мы не знали, что происходит...». Это — слова человека, который жил 2 тысячи лет назад в Иерусалиме.
«Мы поняли, что они проникли в дом наших соседей... Мы слышали их крики, пока не наступила тишина. Мы думали о побеге в лес, но все, кто пытался сбежать, обнаружили, что это невозможно». А это — свидетельство тысячелетней давности из Кёльна...
Эта история определила наше сознание: «Это живет во мне, но все будет в порядке», — в унисон говорят выжившие свидетели, стоя вместе в конце видео. Тяжесть нашего прошлого у нас в крови.
Наша история проявляется и в нашей генетике. Недавние исследования показывают, что травматические события внесли эпигенетические изменения в наш наследственный код — в виде неких добавлений к нашей ДНК, которые влияют на то, как наш генетический код считывается организмом.
Исследования показывают, что эпигенетические изменения могут происходить из-за травматического опыта, и что эти изменения могут передаваться по наследству.
Эта идея нам интуитивно понятна. Давно известно, что исторические травмы могут психологически передаваться из поколения в поколение. Эпигенетический страх — это биологическое проявление исторических травм наряду с нашим генетическим кодом.
Одно из обзорных исследований продемонстрировало, что «потомки подвергаются воздействию родительских травматических переживаний, пережитых до их рождения, и возможно, даже до их зачатия».
Другое исследование показало, что при отсутствии собственных травматических переживаний у потомков людей, переживших Холокост — наличие биологических признаков посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) было более вероятным.
Некоторые исследования предполагают, что эпигенетические изменения могут передаваться на протяжении многих поколений.
После погрома 7-го октября и глобальной реакции на него, наша эпигенетическая наследственность, возможно, была активирована в наших венах. Как отметил исследователь, изучающий потомков выживших в Холокосте — «эпигенетические изменения часто служат биологической подготовкой потомства к среде, подобной той, в которой жили их родители».
Можно сказать, что у евреев есть встроенный механизм, который делает акты варварства против нас определенно знакомыми и вызывает почти автоматическую реакцию. Хотя угрозы поступали от разных соседей (римлян, немцев, багдадцев), в разное время и в разных местах — они всегда были достаточно схожими, чтобы по-настоящему не удивлять нас.
Эта прививка — в числе секретов нашей стойкости. Боль и травмы, которые мы впитали в себя за тысячи лет, подготовили нас к тому, чтобы мы, на уровне инстинкта, знали, как действовать. Действовать, когда ненавистники евреев пытаются изолировать, подвергнуть остракизму, устроить резню, изгнать, изнасиловать, изуродовать и сжечь нас заживо, как это происходит раз в несколько поколений.
Травма, испытанная или генетически полученная от предков, может иметь разные последствия. В худшем случае, если ее не лечить — она превращается в посттравматическое стрессовое расстройство.
Эта угроза нависла над Израилем и в наше время. Выжившим после 7-го октября, которые стали свидетелями невообразимого ужаса, потребуется серьезное лечение, чтобы предотвратить развитие ПТСР. Если учесть сотни тысяч тех, которые перемещены и все еще живут во временных жилищах, а также масштабы варварства, уничтожившего их сообщества в крошечной стране, где все связаны друг с другом — раны могут залечиваться десятилетиями.
Впрочем, есть и иной ответ на травму, также заложенный в наше наследие: посттравматический рост (ПТР). ПТР — явление, при котором люди испытывают позитивные психологические изменения после жизненного кризиса или травматического события. Это может включать изменения в том, как они относятся к другим людям, понимание новых возможностей и создание новых приоритетов, еще более острое ощущение ценности собственной жизни, осознание своей силы и духовного развития.
Когда я впервые узнала о концепции ПТР, я интуитивно поняла, что это такое. Возможно, как и травма, она закодирована в нашей генетике.
Готовность бывших друзей оправдывать погром 7-го октября — сопоставима с решимостью тех в нашем сообществе, кто ранее молчал, а теперь начал поднимать голос.
30 тысяч новых доноров внесли средства в Израильский чрезвычайный фонд UJA-Federation of New York. И это — в момент, когда групповое мышление и модное объединение в кампусах формируются вокруг антиизраильских лагерей.
Это — пример ПТР. Говорить правду, независимо от того, насколько она популярна, независимо от того, насколько комфортно или некомфортно ее произносить, даже если это выводит за рамки общественного мнения — это, в сущности, акт воссоединения с сутью самого еврейства. Это — позитивная активация нашего наследия.
С самого начала еврейский народ формировался и определялся теми, кто был готов пожертвовать своим комфортом и местом в мейнстриме, чтобы отстоять то, что правильно.
Смелость быть некрутым. От Моисея, покинувшего комфорт дворца фараона, чтобы встать на сторону израильтян-рабов, до евреев, которые маршировали с Мартином Лютером Кингом-младшим в Сельме, до сионистов, заложивших основы современного Государства Израиль. Обязанность и право быть евреем — никогда не было связано с комфортом или популярностью. Способность «быть некрутым» встроена в наш ДНК, что овевает нас особым благословлением (вот почему мы переживаем всех наших врагов).
Чем больше еврейский народ сталкивается с нарастающей враждебностью и усиливающимися угрозами — тем больше людей реагируют на это стремлением не «держаться в тени», но — гордо стоять на своем. Нанесенная недавно травма и последующий (неизбежный) ПТС ведут к осознанию, что евреи, которые были готовы рискнуть стать непопулярными — несут в своей крови тысячелетия бурной еврейской истории, наследие наших предков, которое передастся потомкам.
Моя бабушка приехала в Израиль до Холокоста, но ее старшая сестра Гита, оставаясь в Европе, пережила ужасы, способные травмировать любого. Она, пока не стемнело, пряталась под кучей убитых тел, включая тела ее двоих детей, мужа и остальных жителей ее города. Потом — выбралась из-под окровавленных трупов и побежала в ближайший лес. В конце концов, она добралась до Израиля. Спасенная, но с навсегда изуродованная душой.
Гиты не была рядом, когда я росла. Она проводила большую часть времени, прячась в кухонных шкафах моей бабушки, крича и ища своих детей. Психологические муки, которые преследовали Гиту до конца ее дней — невообразимы.
Выжившая на фестивале «Нова» Ноам Бен Давид — молодая, симпатичная, богемная девушка — скорей, похожа на художницу с Веницианского пляжа, чем на реликт еврейского прошлого, — рассказала мне со слезами на глазах почти такую же историю. Она пряталась вместе с двумя другими людьми. Все трое делали вид, что мертвы, под кучей из тринадцати убитых тел, включая тело ее погибшего парня Давида.
Говорю «почти ту же» — потому что, вместо того, чтобы сбежать в ближайший лес, где также были расстреляны участники фестиваля, она спаслась несколько часов спустя. Ее спасли солдаты Армии обороны Израиля (ЦАХАЛ), которых не было, когда Гита потеряла свою семью и всех, кого она знала.
Если вы читаете эти строки — вы, скорее всего, произошли от тех, кто прошел испытания, страдания и — выдержал их. Мы все — выжившие. Как народ, мы привыкли быть некрутыми и знаем, что значит не быть в безопасности. Это и невесело, и некомфортно. Но мы уже были здесь раньше и знаем, что делать.
Знаете вы это или нет, на глубинном уровне вы — часть этой органической цепи. Вы здесь. Вы живы, и вы читаете эти слова. У вас тоже есть прививка...
Перевод с английского
Ноа Тишби,
автор бестселлеров New York Times,
бывший специальный представитель Израиля по борьбе с антисемитизмом
Ее последняя книга — «Неудобные разговоры с евреем»
