Спасительный смех
(опубликовано в журнале "Отцы и дети")

Трудно сегодня представить, что еще каких-то 13-15 лет назад для граждан СССР невинная шутка, в которой чуть просматривался политический акцент, могла быть чревата вполне серьезными последствиями. Если в литературном произведении или театральной постановке содержалась едва заметная двусмысленность или просматривался какой-то намек на актуальные события, то это оценивалось, как проявление особого мужества со стороны автора или режиссера. О таком произведении говорили, его передавали из рук в руки, обсуждали. Сейчас это кажется наивно. Наши уже взрослые дети никак не могут понять, что же нас так восхищало. А тогда…

Москва 80-х. Выезд практически прекращен. Среди отказников ходят упорные слухи, что скоро документы с ходатайством о выезде на постоянное жительство перестанут принимать, а это значит, что не останется даже надежды, а ведь все мосты уже сожжены. КГБ постоянно вызывает активистов еврейского движения на «беседы», которые для некоторых означают начало процесса посадки. И все же евреи не прекращают шутить. Придумывают анекдоты, поют веселые песни и каждый Пурим ставят спектакли-пуримшпили.

Первыми в Москве в те годы предложили возобновить замечательную традицию пуримшпилей Леня Вольвовский и Миша Нудлер. Был 1976 год. Первоначально постановки спектакля планировались в рамках самого праздника Пурим, как это, собственно, и соответствовало традиции – в день праздника устраивать театрализованное представление на тему Книги Эстер. Первые зрители были немногочисленны, и представление ограничивалось одним спектаклем. Но уже на следующий год начались «предварительные заявки». Стало понятно, что это действительно нужно. Нужно собираться вместе, вспоминать свою историю и, конечно, смеяться. Первые годы спектакли больше всего напоминали капустники. Все участники придумывали что-нибудь забавное, переделывали известные советские песни, разыгрывали практически не связанные между собой сценки. Но постепенно пуримшпили стали превращаться в неотъемлемую часть жизни отказников. После 80-го года отказ в выезде на постоянное жительство стал куда более обычным делом, чем разрешение. Соответственно и состав участников спектаклей стал постоянным. Впрочем, и зрителей тоже. Во всем можно найти свои положительные черты. И мы шутили, что благодаря советской власти мы наконец получили слаженный коллектив. Это позволило превратить капустники в настоящие спектакли. Костяком «труппы» был самодеятельный ансамбль еврейской песни. Постоянные участники ансамбля – Женя Финкельберг, Игорь Гурвич, Клара и Саша Ланцманы, Кира Разгон, замечательная скрипачка Алла Дубровская и гитарист Саша Межиборский – постоянно собирали песни на иврите, все, что только было возможно. Разбирали слова со случайно дошедших до нас кассет и пластинок из Израиля, и потом песни исполнялись на домашних концертах или знаменитых конкурсах еврейской песни, ежегодно проходивших на праздник Суккот в подмосковном поселке Овражки (конкурсы продолжались несколько лет, пока власти не ввели фантастическое требование – желающие собраться большой компанией в лесу должны были получить специальное разрешение, которое нам, конечно, никто не думал выдавать, зато под предлогом отсутствия такового несанкционированные «сборища» разгонялись).

Все спектакли проходили под аккомпанимент этого ансамбля. Были и характерные актеры – Лева Щеголев изображал злодея Амана, а его сестра, красавица Ирина, из года в год была блистательной Эстер. Добродушный остряк Саша Островский не сомневался, что ему по праву старшинства принадлежит роль царя Ахашвероша, а аскетичный Игорь Гурвич, всегда старающийся напомнить нам, что наша цель не только посмеяться, но, главное, донести до зрителя мораль пуримской истории, естественно мог быть только Мордехаем. Для меня, как для автора сценариев, это сильно облегчало задачу. Было совершенно понятно, кто что может сыграть, какой текст для кого лучше подходит. Все-таки наш неизменный энтузиазм никак не заменял профессионализма, и заставить кого-то произносить несвойственный ему по духу текст было совершенно невозможно. Кстати, все попытки профессиональных режиссеров как-то облагородить нашу труппу и сделать настоящую театральную постановку всегда проваливались. Ну никакого общего языка между энтузиастами и профессионалами не находилось, несмотря на обоюдные симпатии и усиленные старания. Но наши благодарные зрители и так нас принимали «на ура».

Конечно, скучно было бы каждый год делать одно и то же. Но жизнь сама подсказывала нам новые сюжеты и неожиданные повороты. В ход шло и обыгрывалось все – истории из жизни отказников, газетные статьи, слухи и бесконечные наши полуночные споры и дебаты. Чего чего, а последнего хватало: должны ли евреи заниматься только узконациональными проблемами или нужно связываться с диссидентским движением, надо ли в условиях Советского Союза восстанавливать и развивать еврейскую культуру или сосредоточиться только на борьбе за свободу выезда? Что лучше, сидеть тихо или «выйти на площадь»? Можно сказать, что материал для каждого следующего пуримшпиля начинал собираться уже в конце предыдущего, и в итоге спектакли были как бы годовым отчетом об основных событиях «отказной» жизни за «истекший период». Да и не только «отказной». Все то, что происходило в мире, что волновало и будоражило, вселяло надежду или повергало в отчаяние, находило отражение на нашей маленькой сцене. Кстати, несколько слов о сцене и зрительном зале. Разумеется, ни о том, ни о другом даже речи не было. Сценой служила перевернутая дверь, снятая с петель и положенная на два стула. Очевидно, что ни о какой динамике в таких условиях говорить не приходилось: малейшее нарушение равновесия – и все неустойчивое сооружение грозило перевернуться, что иногда и случалось, вызывая незапланированные взрывы хохота у зрителей и ужас, сопровождающийся различными экспромтами, у актеров. А зрительным залом служила, естественно, частная квартира. Особого слова заслуживают хозяева этих квартир. Не много находилось таких отчаянных, которые готовы были пренебречь пристальным вниманием КГБ, жалобами соседей, возможными неприятностями и запустить в свое малогабаритное жилище наш балаганчик с неограниченным количеством зрителей. Как правило, в квартиру вмещалось не больше сорока человек, которым приходилось стоять, тесно прижавшись друг к другу, как в автобусе в часы пик. А в подъезде и во дворе дожидались очереди следующие. Нередко на одной квартире давалось по три спектакля подряд. А затем очумевшие актеры, хлопнув по рюмке и закусив гоменташем, ехали на другую квартиру, находившуюся на противоположном конце Москвы, где им полагалось дать еще парочку представлений. Традиционно первый спектакль проходил в сам праздник Пурим у Инны Моисеевны Бодановой, жившей у метро Юго-Западная. За ее квартирой так и закрепилось название «Юго-Запад» – все знали, о чем речь, и не надо было диктовать адрес. Впрочем, и кгбэшникам адрес был не нужен – обычно к нашему приходу во дворе уже дежурили несколько откровенно официальных машин и, конечно же, толпа всезнающих старушек. Почему-то считалось, что первое представление самое опасное, и на него актеры всегда ехали, имея при себе смену теплого белья и зубную щетку – так, на всякий случай. Случалось, что и к хозяевам других квартир накануне спектакля заходил участковый и строго предупреждал о возможных последствиях, но не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь в итоге отменил назначенное у него представление.

А теперь представьте, какой сценарий можно было сочинить, чтобы он соответствовал заданным условиям: эмпирическим путем было установлено, что максимальное время, которое актеры могут продержаться на шатающейся сцене, зрители способны дышать и смеяться, будучи плотно притиснутыми друг к другу, а ожидающие на лестничной клетке терпеть упреки соседей – это не более 40 минут. Необходимо было учитывать, что часть зрителей прекрасно знает Мегилат Эстер и улавливает любые параллели и ассоциации, а другая часть совсем не понимает, о чем речь, – ведь к нам на спектакли приходили даже те люди, которые боялись вслух произнести слово «еврей» или «синагога». Приятно было видеть, как их настороженные, отчужденные лица постепенно оттаивают, как они начинают вместе со всеми хохотать и к концу спектакля чувствуют свою сопричастность происходящему на сцене. Для некоторых именно посещение пуримшпилей стало первым толчком к осознанию себя частью еврейского народа, толчком к выезду в Израиль. Смех побеждал страх. Однажды по ходу спектакля Аман стучал в дверь школы Мордехая и именем закона требовал его впустить. В этот момент раздался настойчивый звонок в квартиру. Увлеченные зрители были уверены, что разыгрывается запланированный эпизод. Участкового милиционера и сопровождающее его лицо «в штатском» встретил взрыв дружного хохота. Но даже, когда стало понятно, что все взаправду, актеры не прервали спектакль, а зрители продолжали смеяться. Непрошенные гости потоптались в коридоре и, попросив не шуметь, ушли.

Были у нас и споры. Помню, в 1982 году, когда мы впервые попробовали сделать из Пуримшпиля цельный спектакль, некоторые участники заявили, что в этом году ожидается приход Мессии и поэтому сценарий должен быть серьезный и философский, а вовсе не шутовской. (В нашем сценарии действие разворачивалось на фоне сокращения штатов – почему-то в тот год эта была модная тема – в одном из персидских учреждений, где директором был Ахашверош, а его заместитель Аман пытался сократить всех евреев). Спорили мы несколько дней, а потом, как и положено в демократическом обществе, решили вопрос голосованием. И, конечно же, победило чувство юмора, за что зрители нас отблагодарили огромным количеством заявок на повторение спектакля. Собственно, с этого года установилась специфическая московская традиция – праздновать Пурим вплоть до начала Песаха, и практически весь месяц актеры давали по несколько представлений в день. К этому времени наша группа была уже не единственной. Ставились очень трогательные спектакли в подпольных еврейских детских садах, появились пуримшпилеры в Ленинграде, Харькове, Риге, были даже гастрольные поездки, хотя именно контакты между городами вызывали особенно пристальное внимание властей. Пуримшпильные шутки и песенки потом еще долго цитировались. И когда в одну из постановок мы внесли тему трагедии расставания с близкими людьми (речь, естественно, шла о возвращении в Иудею из Персии по особому указу царя Кира), зрители нас упрекали: «Пересерьезнили спектакль.» Потому что людям хотелось смеяться, смеяться назло всем тем, кто в мартовскую слякоть дежурил у подъезда, пытаясь одним своим видом нас запугать, назло тем, кто думал, что держит в руках нашу судьбу. А мы веселились и значит не боялись и не сдавались. Конечно, наш юмор был сиюминутный и предназначался для узкого круга знающих ситуацию. Трудно объяснить непосвященному, почему слова из песни Амана, объясняющего Ахашверошу, за что евреев надо уничтожить, например такие:

Они себе придумали какой-то там кашрут
И брезгуют в пресидской есть пельменной.
Сюда оттуда кубики бульонные идут,
Их варят – за версту несет изменой…

– вызывали не просто улыбку, гомерический хохот. А дело было в том, что иногда международные еврейские организации присылали отказникам посылки с кошерными продуктами, в частности, с концентрированными супами. И незадолго до Пурима в одной из центральных газет появилась огромная разоблачительная статья об отказниках, где, кроме всего прочего, говорилось, что евреи продают родину за синтетические шубы и бульонные кубики. Как правило, такого рода статьи были заявками на новую волну преследований. Что же нам было делать – дрожать, забившись в угол, или смеяться? Мы выбирали смех. И смеялись мы не только над теми, кто нас запугивал, но и в первую очередь над самими собой: над своей нерешительностью, забывчивостью, неумением извлекать из истории уроки, ведь история Пурима многовековой давности оказалась такой похожей на все, что происходит с нами сегодня. И, как и тысячелетия назад, один из основных источников наших проблем – наши бесконечные споры и раздробленность. А с раздробленным народом очень легко справиться. Вот и объясняет жена Амана Зерешь, как приготовить деликатесное блюдо «евреи заливные»:

Их накрошить сперва на маленькие группки
И, ложью наперчив, крутить, как в мясорубке.
Вбить пару сплетен, хорошо бы сдобрить трусом,
Шантаж, наветы, провокации – по вкусу.
В холодном маринаде из надежд и страха
Выдерживать до мягкости в районе паха.
И на стенанья невзирая, непреклонно
Уничтожать их, подавая порционно.

Так ч т о же нам делать, если мы все такие разные, у нас столько мнений, столько разногласий. Зато хорошей шутке мы радуемся все вместе. И есть надежда, что, может быть, именно наш неизбывный еврейский юмор, наше умение посмеяться над собой и обратить в анекдот любую, казалось бы, безнадежную ситуацию позволит нам еще долгодолго оставаться самым древним народом на земле.