Материалы сайта www.evrey.com
Посещайте наш сайт ежедневно!


Его называют

Шмуэль-Йосеф АГНОН (1888-1970) - крупнейший еврейский писатель нового времени. Писал, в основном, на иврите. Лауреат Нобелевской премии по литературе (1966 г.). Родился в г.Бучач в Восточной Галиции (ныне - Украина). В 1909 г. приехал в Эрец-Исраэлъ. В 1912-1925 гг. жил в Германии, затем вернулся в Иерусалим…

ШМУЭЛЬ-ЙОСЕФ АГНОН

Меир Ховав

В родном местечке Агнон получил традиционное еврейское воспитание. Но был в его жизни период, когда он отошел от традиции. Со мной на эту тему он почти не говорил. Сколько я ни пробовал узнать у него о происшедших с ним переменах - уходе и возвращении к еврейской жизни - так ничего и не добился.

Лишь раз он коснулся мимоходом этого периода своей жизни. Как-то (это было после Шестидневной войны) мы гуляли по Иерусалиму. Разговор зашел о том, дозволено ли еврею ступить на площадь перед мечетью Омара на Храмовой горе.

Этот вопрос, как известно, вызывает споры. Большинство раввинов занимает крайне строгую позицию, утверждая, что еврей вообще не смеет ступать на территорию Храмовой горы. Агнон полагал, что это дозволено. Но нарушать постановление Главных раввинов Израиля не хотел.

Однако заинтересовало меня другое. К позиции, отличающейся от общепринятой, его привели собственные изыскания в Ѓалахе (свод еврейских практических законов). Раньше (до первой мировой войны), рассказал он, таких проблем у него не было, он мог спокойно подняться на Храмовую гору.

- Было это в то время, когда узы Ѓалахи меня не сдерживали, - заметил он, - и если я не пошел, то лишь потому, что знал: по возвращении в город отец спросит меня, был ли я на Храмовой горе. Лгать ему я не мог, расстраивать его не хотел, а переубедить был не в состоянии - соответствующий запрет есть уже у Рамбама.

Однажды мы заговорили о раби Биньямине. Раби Биньямин тоже происходил из Галиции и тоже пробовал идти разными путями, пока не вернулся в лоно еврейской традиции - отпустил густую бороду и стал строго выполнять мицвот. Я спросил Агнона, не знает ли он, что вернуло к вере раби Биньямина. Этим окольным вопросом я пытался узнать хоть что-нибудь о пути возвращения к религии самого Агнона. Он ответил: «Мы чувствовали, что так продолжаться не может».

Именно так он сказал: «мы», во множественном числе. И тут же перевел разговор на Натана Бирнбаума, писателя и журналиста, одного из первых сподвижников Герцля, а позднее - одного из вождей движения Агудат Исраэль.

Тут, однако, нам важен именно его короткий ответ. «Они» чувствовали, что так продолжаться не может. Что именно? Очевидно, отход еврейского народа, от мира Торы - в сторону чужих культур, отдаление евреев от собственного духовного наследия. Во всем этом они видели опасность.

Было ли это продуманное и осознанное решение, понимание пути, по которому нужно следовать, или порыв, продиктованный непосредственным религиозным чувством? Не исключено, что и то, и другое. Во всяком случае, то, что я видел в доме Агнона и слышал от него самого, свидетельствовало, что Агнон всей душой, всей своей сущностью был верен Торе.

Тем, кто утверждает, будто все это было у него внешним и показным, могу возразить одно. Жертва, которую приносит еврей, строя свою жизнь на законах Торы, слишком велика и слишком тяжела, чтобы делать из этого игру. Человек не может принять испытания, через которые ему приходится проходить изо дня в день, выполняя установленные Торой обязанности, ее ограничения и запреты, если он не верит в них полностью и абсолютно. Это верно вне зависимости от того, продиктована эта вера рассудком или чувством.

Однажды я вместе с Агноном попал в дом одного ученого, глубоко религиозного еврея. Агнона встретили с искренней радостью. И вдруг хозяйка дома задала гостю прямой и довольно необычный вопрос: «Вы - религиозный человек, господин Агнон?». К моему удивлению, Агнон ответил столь же прямо и определенно. «Есть религиозность, - сказал он, - идущая от чувства, и есть исполнение мицвот (заповеди). Сам я человек религиозный и строго соблюдаю все мицвот…».

В мой первый к нему приход - я до сих пор бережно храню в памяти эти воспоминания - у нас состоялся долгий разговор. Внезапно он встал: «Вы уже произнесли минху (послеполуденную молитву)?». Оказалось, он еще не молился. После молитвы он заметил, что обычно произносит минху сразу как пообедает, чтобы не пропустить ее по забывчивости.

Я рассказал ему, что однажды мы молились в поле против Храмовой горы (дело было задолго до освобождения Иерусалима). В ответ он заметил:

- Прекрасный поступок. Расскажу вам, кстати, вот о чем. Когда деревья перед моим домом еще не были такими большими, всех самых уважаемых гостей я водил на чердак. Там я говорил: «Сейчас я преподнесу вам настоящее угощение, а вы сможете исполнить важную мицву - произнести минху там, откуда видно место, где стоял Храм».

В каждый рош-ходэш (начало еврейского месяца), когда в главную часть ежедневных молитв, шмонэ-эсрэ, вставляется специальное добавление яале вэяво. Агнон прикреплял на стенку рядом с электрическим выключателем записку с напоминанием самому себе - не забыть произнести этот добавочный стих. Замечу, что при пропуске яале вэяво закон требует повторить всю молитву.

Так он поступал и в дни сфират а-омэр - отсчета дней между праздниками Пэсах и Шавуот. В разных углах дома висели листочки с надписью сфират а-омэр. Однажды он с гордостью сказал мне, что на протяжении десятков лет ни разу не пропустил отсчета. Эти памятные записки исчезли, лишь когда я подарил ему специальный календарь. Позвонив в канун шабат а-гадоль (последней перед Пэсахом субботы), я сказал Агнону, что приготовил для него подарок и собираюсь прислать с детьми.

Агнон обрадовался, что они придут, но просил не посылать ничего съестного. Пригласил он и меня. Я, однако, хотел, чтобы дети побыли с ним одни и увидели его радость, связанную с любовным исполнением мицвы. Я знал, что пример величайшего из писателей важнее многочисленных уроков.

Агнон, увидев подарок, в самом деле, очень обрадовался. Не скрывая радости, он сказал детям:

Теперь я уже никогда не забуду счета.

Он долго и тщательно выбирал место для календаря. Всем, кто к нему приходил в эти дни, он непременно рассказывал о подарке...

В свой последний приход я увидел у него на столе табличку, написанную от руки печатным шрифтом. По субботам он вешал ее на калитке своего дома. Надпись гласила: «Здесь проживает еврей, соблюдающий мицвот. Евреи милосердные! Сжальтесь над старым человеком и не ставьте в субботу свои автомобили возле этого дома».

Несоблюдение субботы он всегда переживал очень болезненно. «Благодаря субботе, - писал он, - мы существуем как народ, благодаря субботе мы удостоимся в будущем Избавления».

Гости, которых он приглашал на пасхальный сэдер, должны были дать слово, что на обратном пути не воспользуются автомобилем и не нарушат святость праздника. В найденном на его столе наброске завещания был пункт, обращенный к потомкам - призыв не нарушать субботу…

Он хорошо знал предписание Ѓалахи и не прочь был это продемонстрировать. Однажды мы с ним ходили по иерусалимскому рынку Маханэ-Иегуда. Агнон проголодался и хотел купить фалафель. Это острое восточное блюдо было ему вредно, и я постарался отговорить его. В конце концов, он купил бананы и произнес благословение «Все сотворилось по слову Его». И тут же спохватился, что надо было произнести «Творящий плод земли». Это была уже тонкость, ибо Галаха допускает и благословение «Все сотворилось», если человек по ошибке произнес его вместо «Творящий плод земли»...

Еще один случай, напоминающий анекдот. Как-то я заболел, и Агнон пришел меня навестить. Он пробыл у меня несколько часов, радуя нас остроумной беседой. Он выпил изрядную дозу коньяка, ел пирожные и фрукты. Вдруг, в какой-то момент он внезапно объявил:

- Киндерлех (в переводе с идиша - «дети»; так он называл меня и мою жену), я уже съел предостаточно, произнесу-ка я заключительное благословение - тогда уже мне есть никак нельзя будет.

Он имел в виду, что по закону благословение нельзя произносить без прямой надобности. Прочитав благословение, которым положено завершать еду, он не сможет снова есть, ибо тогда придется снова произносить благословение, которое читают перед едой.

Сказано - сделано. Агнон сел и произнес заключительное благословение. Тут наш сынишка (ему было три года), с нетерпением ожидавший, когда же мама освободится, обрадовался, подошел к Агнону и сказал:

- Господин Агнон, вы уже поели, благословили - теперь идите!

Агнон пришел в полный восторг и долго хохотал. Откровенность ребенка его пленила. Когда позднее ему случалось представлять нас с сыном знакомым, то меня он рекомендовал как друга, а моего сынишку - как лучшего из своих приятелей...

Я мог бы многое рассказать в том же духе, ну хотя бы такую, например, историю. В промежутке между присуждением Агнону Нобелевской премии и ее вручением у него умерла сестра. Он, как и полагается, соблюдал семидневный траур. В канун Хануки я зашел к нему. Он был дома один, и мы долго беседовали. Вдруг Агнон сделал наивное лицо (вылитый раби Юдл-хасид - герой его книги «Дочь на выданье») - и совершенно серьезно объявил:

- Это сделала моя сестра. Она попала на небеса и быстро обернула дело так, что мне присудили Нобелевскую премию...

А теперь пора перейти к вопросу, который интересует многих. Если Агнон был человеком религиозным и стремился к тому, чтобы все следовали его путем, то неужели это не должно было отразиться на его произведениях?

Когда этот вопрос задается людьми религиозными, в нем есть смысл. В их представлении роль литературы сводилась к нравоучению. Но в устах людей, причастных к искусству, этот вопрос звучит несколько странно.

Ткань произведения шьется из материала действительности. Действительность же в наше время носит преимущественно светский характер. И, понятно, что создавая своих героев, писатель берет за основу людей их круга, изображая их такими, как они есть и не пытаясь приписать им свои взгляды или собственный образ жизни.

Одних героев Агнон любит, других презирает.

- Среди них есть такие, - как-то сказал он мне, - что я не смог бы выдержать их даже пять минут.

Но разве отсюда следует, что он не должен был их изображать?..

В своих книгах Агнон - не учитель и не наставник, ибо отнюдь не в этом он видел свою задачу художника. Свои представления о том, как следует жить еврею в наше время, он выразил в собственной жизни. В своих же произведениях он точно отразил то, что было - религиозный кризис, постигший еврейский народ, отразил взгляды людей его времени - религиозных и нерелигиозных. Он был писателем и описывал мир таким, каким знал его. Но жил и действовал согласно своим взглядам. Остается добавить, что в представлениях евреев человека определяют не намерения и мысли, но - поступки.