Когда, в конце 1960-х годов, я переживала сложный этап перехода от детства к взрослой жизни, песни Боба Дилана были фактически единственной нитью, связывавшей меня с действительностью. Большую часть времени я проводила тогда в четырех стенах. Вставала, ела и спала с результатами тестов S.A.T. (обще-американский тест проверки знаний программы средней школы) и документами для поступления в колледж. Я жила в насквозь пропитанном конкуренцией мире, где от меня ждали выдающихся достижений. Но на другой чаше весов лежали песни Боба Дилана, в которых он рассказывал о временах, когда «последний станет первым», о белых голубях, спящих в песке, о Тамбуриновом Человеке и многих других вещах, находивших отклик в том уголке моего существа, который я только-только начинала познавать — в моем «внутреннем мире».

Мало кого из окружавших меня людей волновало в те дни наличие или отсутствие этого самого внутреннего мира. Однако я верила в то, что обязательно найду единомышленников.

На втором курсе колледжа мой внутренний мир получил богатейшую подпитку из стихов французского поэта-символиста Артюра Рембо, творчество которого, как оказалось, высоко ценил и любил Дилан.

Окончив колледж, я в течение двух лет проработала на телевидении, в престижной должности. Затем, к удивлению своих близких, бросила все и переехала в Мэн. Принятию этого неожиданного решения способствовал ряд важных факторов: смерть отца, любовь к природе, стремление к одиночеству… В тот период меня изводили, буквально жгли изнутри, вопросы о смысле жизни, на которые у меня не было ответов. Я всегда боялась, что меня «унесут ветры». Но в тот момент желание перечеркнуть все ограничивающие меня стереотипы было сильнее любых страхов.

Дилан ранних 70-х, как и в 60-е — когда я мучилась с поступлением в колледж, скрашивал мои долгие зимние вечера у пылающего камина. Он пел о необходимости хранить верность своему истинному Северу и о том, что происходит с человеком, который поступает иначе; о соответствии человека собственному видению мира и своим мечтам, о честности по отношению к себе и своим чувствам. Не все его песни восхищали меня. Мне не нравились, к примеру, его посвящения женщинам. А некоторые из них — просто злили. Я была не типичной поклонницей Дилана.

Как же Боб Дилан помог мне найти дорогу к Всевышнему и очутиться здесь, в Иерусалиме — в городе о котором я вообще не думала в юности?

Спустя годы я осознала, что он, точнее — его произведения, проникая в сердце человека через его слух, завоевывали сначала душу, а потом подчиняли и остальные грани его личности. Он обладал неповторимой художественной целостностью, которая заставляла его следовать за собственным воображением, куда бы оно ни завело. Это отнюдь не означает, что Дилан никогда не заходил в тупик и у него были ответы на все вопросы. Порой в словах его песен с достаточной очевидностью проступало замешательство. Однако даже свою растерянность, равно как ясность, свои надежды и отчаяние он неизменно рассматривал как часть некоей гигантской картины. Как данность, все аспекты которой он стремился отразить в своих песнях.

Дилан знал, как стучаться в двери Небес. В его песнях, полных библейских образов, всегда ощущалось, что он осознает Присутствие Всевышнего.

Помню фотографию 1983 года, на которой он стоит у Стены плача в тефилин. Мой друг рассказывал, как Дилан на своем лимузине, в сопровождении телохранителей, ездил в Фар Рокэуэй, чтобы поговорить с ныне покойным раввином Шломо Фрейфельдом. Беседа так заинтересовала его, что он попросил разрешения приехать еще раз.

Что касается меня, я к тому времени уже нашла общий язык со своим внутренним миром, и для его подпитки мне было достаточно песен Шломо Карлебаха и традиционных земирот за шаббатним столом в Старом Городе Иерусалима.

Первые несколько лет моего брака мы прожили в Денвере. Как-то раз в одном из наших долгих разговоров с мужем само собой всплыло имя Дилана. И мой муж признался, что творчество Дилана оказало большое влияние и на него.

Супруг мой был уверен, что его ребе, ныне ушедший в иной мир раввин Шломо Тверски — один из немногих евреев, способных говорить на языке Боба Дилана и по-настоящему открыть для него еврейское мировоззрение. Убежденность мужа в этом была настолько сильна, что, оказавшись по делам в Калифорнии, он поехал в Малибу, где тогда жил Дилан, и попытался его найти.

Припарковав автомобиль в начале квартала, он направился к тому месту, где, судя по имевшейся у него информации, должна была находиться вилла знаменитого певца. Дом стоял на самой вершине холма, а примерно на полпути к нему у одной из клумб немолодая женщина подрезала цветы. Муж решил, что это, вероятно, мать Дилана.

Когда муж приблизился к ней, ее взгляд сосредоточился на его цицит и кипе. Он решил, что лучше всего сразу же, без обиняков, объяснить, с чем связано его неожиданное появление в этих краях.

— Я ищу Боба Дилана. Это его дом? — произнес он, обращаясь к стоявшей перед ним женщине.

— Нет, Боб живет дальше по улице, — ответила она. — Я не имею права показывать, где именно. Но скажите, зачем вы его ищите??

В тот момент мой муж понял всю сумасбродность своей затеи. Его разочарование было столь велико, что сначала он даже не хотел продолжать разговор. Но женщина была с ним столь любезна, что он решил все же открыть ей цель визита.

— Все дело в моем ребе Шломо Тверски. Я просто хотел, чтобы Боб Дилан с ним встретился. Мне кажется, эта встреча смогла бы повлиять на его жизнь.

Как только прозвучала фамилия «Тверски», пожилая дама в удивлении застыла на месте. Ее глаза широко распахнулись. Как оказалось, она сама была еврейкой — женой знаменитого продюсера. А выросла она в Милуоки и лично знала отца раввина, о котором говорил мой супруг.

— Подумать только! Семья Тверски из Милуоки! — воскликнула, наконец, эта женщина. — Мой отец возил меня к Ребе! Все в Милуоки знали его. Он пользовался большим уважением. Ни один судья, будь он евреем или нет, не выносил приговор по сложному делу до тех пор, пока не поговорит с Ребе. И ни один адвокат не соглашался браться за трудные дела, не спросив у него совета...

Она, не в силах передать в словах всю полноту охвативших ее полноту чувств, покачала головой.

— Послушайте, молодой человек! — после паузы сказала она. — Я очень хочу вам помочь. Знаете, что — вот вам лист бумаги, напишите сообщение для Боба, а я позабочусь, чтобы он его прочел…

На том и закончилась история «знакомства» моего мужа с Бобом Диланом. Спустя девять месяцев после нашей свадьбы Ребе умер…

Песни Боба Дилана — калейдоскоп жизненных наблюдений и впечатлений. Они помогли мне услышать и в некоторой степени понять язык и музыку этого мира.

Этим утром, к примеру, направляясь в магазин на углу, я заметила, как автобус похоронной службы затормозил у тротуара рядом с группой совсем маленьких девочек с портфелями, чтобы отвести их в школу. Вначале это показалось мне неуместным и странным. Разве нормально, чтобы позднее тот же автобус использовали для проводов тела в последний путь?

Задав себе этот вопрос, я вдруг, осознала, что слова «Хевра Кадиша», в буквальном переводе означают — «Священное братство». И написанные белым на темном боку автобуса буквы внезапно утратили свою традиционную ассоциацию с похоронной службой. Группа садящихся в автобус девочек — это просто другой вид хевры кадиши, суть которой — единение невинных, чистых душ.

Безусловно, такое открытие «глобальным озарением» не назовешь. Но оно, несомненно, подало мне знак, что мое сердце не спит. Я, стараюсь, как Дилан, и впредь вслушиваться в драгоценную музыку этого мира. И бесконечно благодарна ему за то, что он сыграл свою партию в симфонии Великого Композитора…