ДЖАЗ И АБСТРАКТНАЯ ИСТИНА

Цви Глюкин

Моя «либерализация» началась в колледже. Я покинул безопасный Нью Джерси и поступил в музыкальную школу в Новой Англии, чтобы получить образование джазиста.

Я отрастил длинные волосы и приобщился к мультикультуре. Начал играть на гитаре.

Вскоре появились первые критики.

Сосед по комнате, приехавший из Ямайки, сказал мне:

— В твоей игре, чувак, слишком заметно, что ты — белый!

— Да?..

— Тебе нужно почернеть...

Я отвернулся от Айрона Мэйдена и обратился к Мингусу, Дольфи, Колтрэйну, Монку. Я подчинил себя черной культуре.

— Тебе следует быть больше фанки, — посоветовали другие соседи.

Я открыл Джеймса Брауна, кто-то научил меня «бэкбиту Паблик Энеми кэйм некст». Я стал сердитым и радикальным. Я сказал родителям, чтобы они смотрели фильмы Спайка Ли.

Мои путешествия в Черную Америку регулярно комментировались почти ежемесячными тирадами Винтона Марсалиса в журнале Даунбит. «Белый крадет нашу культуру» — сообщал он. Может быть, он был прав, но мне не нравилось, когда такое говорят на публику.

Я хорошо играл на гитаре и знал этот жанр лучше, чем кто-либо другой.

Мои черные друзья выражались конкретно и лаконично:

-Неплохо играешь ... для белого парня.

Что-то во мне их не устраивало.

Я понятия не имел, кто я.

Все стало меняться, когда я, еще в колледже, встретил Эла. Он был итальянцем с Лонг Айленда. И получал степень по классической композиции.

Мы встретились на собрании интеллектуалов Свободного Джаза. Туда пришли богатые или сумасшедшие. Я думаю, в ту ночь на мне была была черная кожаная Металлика.

Эл первым меня понял. Он тоже чувствовал себя отверженным белым ребенком. Мы сразу же подружились. Говорили о Шенберге, микротональной композиции, и много читали Буковского.

Потом мы начали обижать друг друга.

— Еврейчик — бросал он мне.

— Воп, — отвечал я.

Эл решил научить меня красиво есть. Привел меня к своим родителям и накормил. Его отец прозвал меня «Джерузалем».

Они были хорошие люди, они кормили меня до тех пор, пока я не свалился у них на диван. Я попытался вернуть к себе расположение. Привел Эла в украинский ресторан в Даунтауне Манхэттена и купил ему гречневую кашу.

— Это пища «для души», на ней я вырос, — сказал я ему.

— Ты накормил меня песком, — сказал он.

Наша дружба имела пределы.

Мои соседи по комнате из Ямайки перестали разговаривать с белыми людьми. Небольшие группы воинственных юношей собрались в комнате. Они возбужденно что-то обсуждали. Они собирались направиться в Сити Колледж. Перевернули нашу квартиру. Один из них написал на стене: «Белый человек — слуга дьявола».

Я им завидовал. Меня злило, что они знают, кто они. Такого о себе я сказать не мог.

Я подумал об Эле. Он тоже знал, кто он.

И тут до меня дошло, что я тоже принадлежу к притесняемому меньшинству.

Я заявил своим соседям:

— Мне смешны ваши четыреста лет страданий!

В ответ — молчание.

— Мой народ страдал три тысячи лет!

Они подумали, что я сошел с ума.

Впрочем, я и сам этому не верил. Решил поехать в Гану и найти Учителей по этническому музыковедению. Выбор пал на африканские барабаны.

С Ганой почему-то не получилось, и я оказался в Париже.

В хостеле (дешевая гостиница для молодежи) был закон: днем гостиница закрыта. Поэтому все утро я проводил в книжной лавке, с чувством вины читая старую книжку негритянского лидера Малькольма Икс. А после полудня бесцельно слонялся, начиная думать, что я — Малькольм. В моей груди постепенно зрел бунт.

Но я не был радикалом 60-х. Я был ухоженным еврейским ребенком с окраин.

Риторика Малькольма Икс трансформировалась, проходя через мой собственный фильтр.

Эти ассимилированные евреи с их англизированными именами и вечным стремлением сунуть свой нос, куда не просят. Как они надоели!

Я относил это к себе. Я решил, что мне пора ехать в Израиль.         

Симхат Тора 1993 года...

Я стоял в переполненной людьми маленькой комнате, где, примерно, сто пятьдесят человек кружились в бешеном танце. Шум стоял оглушающий.

Кто-то набросил на меня какую-то тряпку и дал в руки свиток Торы. Я вспотел. И тогда ко мне пришло мое первое откровение. Там не играла никакая музыка! Звук издавали мужчины, которые пели и топали ногами о пол. Я не мог поверить. Иудаизм был таким же племенным, как любая этническая группа Третьего мира, которой я интересовался. Это не походило на модное шоу христианских праздников с либеральными политиками и церковным органом, как принято в Америке последние лет двадцать пять.

Я посмотрел на главного раввина. Он был точно как вождь зулу из Нейшнл Джиогрэфик. Только вместо пурпурной мантии и копья он носил черный сюртук и белую бороду. Его глаза были полны этнической гордостью.

Я нашел свой народ; они показались мне чуть-чуть более консервативными, чем я себе представлял.

Но у меня не было к ним претензий.

Через четыре месяца поздним вечером я сидел один в учебном зале. Бросил взгляд на бесконечные потрепанные тома, заполняющие стеллажи.

Это поразило меня.

Они были моими, эти книги, написаны для меня. Мне не нужно было извиняться и оправдываться, чтобы изучать их.

Если бы я поехал в Индию и сел на горной вершине, индийцы сказали бы мне:

— Ты хорошо медитируешь... для еврейского парня. Но почему ты не поедешь в Израиль и не посмотришь, чем занимается твой народ?

Я нашел свою культуру, свое наследие, свой народ.

Я был дома…

Цви Глюкин приступил к учебе

в Международной организации «Эш а-Тора» в 1993 году.

Популярный лектор и исполнитель современной еврейской музыки.