Материалы сайта www.evrey.com
Посещайте наш сайт ежедневно!

—       Я хочу что-то сделать в жизни, — сказал я своему отцу. — Хочу чего-то достичь. А чего достиг ты?..

Это было ужасно. Слова мои прозвучали жестоко. Единственный аргумент, который могу представить в свое оправдание — молодость. Мне было тогда всего четырнадцать лет.

Наверное, мало таких сыновей, которые считают своего отца героем. Но и в четырнадцать лет мне следовало хорошо подумать, прежде чем спрашивать отца, чего он достиг. Он женился на хорошей женщине, вырастил пятерых детей в доме, полном любви, радости и взаимопонимания. Требовалось ли от него что-то еще? В жизни моего отца, как я полагал, ничего героического не было.    

На следующий день после Песаха 1944 года, моего отца с семьей схватили нацисты. Вместе с другими еврейскими семьями  Восточной Словакии их выгнали из домов и отправили в гетто, в расположенный неподалеку венгерский городок. Шесть недель их держали в гетто, которое постоянно пополнялось евреями. А потом гетто опустело, когда евреев забрали.

Они вышли оттуда в четверг. Взяли, что могли унести, и отправились на вокзал. Там их ожидал поезд. Когда вагон наполнялся людьми, его закрывали на замок. Внутри не было ни сидений, ни окон, ни воды. Туалетом служила бадья на полу.

Три дня мчался поезд. Люди в нем оставались без воды и пищи. Вагоны пропитались вонью. Когда поезд остановился, Давид и Лея Якубович со своими пятью детьми – Франческой, Марком, Золтаном, Ирвином и Алисой – оказались в Освенциме.

Двери открылись. Слепящие прожектора, окрики эсэсовцев, рычащие псы… Евреев выгнали на платформу. Мужчин и женщин разделили. «Раус! Раус! — слышали они. — Вон! Вон!»

В смятении дошли они до конца платформы, где их ожидал проводящий селекцию доктор Менгеле. Одних мужчин он жестом посылал направо, других – налево. Мой отец был сильным, ему было только восемнадцать лет. Его послали налево. Там его раздели, побрили и выкололи на руке номер — А-10502. А его отца и мать, младшего брата и сестру послали в другую сторону. Потом он узнал, что их сразу забрали в газовую камеру. Ирвину тогда было только 10 лет. Алисе – 8.

Через день или два убили и другого брата моего отца – Золтана. А сестра Франческа продержалась еще несколько месяцев. Из семи человек семьи Якубовичей, взятой немцами весной 1944 года, к весне 1945 года остался в живых только мой отец. К этому времени он побывал в четырех концлагерях. Последним его лагерем был Эбензее, спутник страшного Маутхаузена, расположенного около Зальцбурга в Австрии. Ему было 19 лет, он весил тридцать килограммов, умирал от тифа и истощения. Когда союзники пришли в Эбензее, мой отец был почти трупом. Следующий месяц он провел в бреду и лихорадке в полевом госпитале. Позднее узнал, что приобрел одну из форм туберкулеза.

Война закончилась, а его испытания продолжались. Он вернулся в родную деревню в Словакии и увидел, что какие-то люди вселились в их маленький дом, присвоив все вещи. Он старался найти пропитание, покупая здесь, продавая там, занимаясь контрабандой. Выжить в послевоенной Восточной Европе 1945 года было для всех большой проблемой.

Мой юный отец, вырвавшись из концлагеря, остался без семьи, без какого бы то ни было имущества, без дома.

В 1948 году Чехословакия  попала под контроль коммунистов. Отец, боясь тоталитарного режима, бежал. Он сумел получить американскую студенческую визу и собрал деньги на билет на пароход.

14 мая 1948 года он сошел с корабля в Нью-Йорке, и в первую же ночь в Америке его ограбили. Это буквально так и было: мой отец начал жизнь в Новом Мире, имея лишь одежду, которая была на нем.

Он нанялся на работу. Делал оконные переплеты у плотника. Потом стал пробовать себя в торговле: продавал матрасы, бытовые приборы и мебель. А затем завел свою лавку мебели и бытовых принадлежностей. Его виза позволяла ему оставаться в Америке не более года, но он прожил там 52.

Жизнь в доме моего отца не была легкой. Денег часто не хватало. О каких-то излишествах не было речи. Но я ни разу не слышал, чтобы он жаловался на судьбу. Как будто бы после Освенцима он решил — окончательно и бесповоротно, — что никакие трудности и несчастья не стоят даже мгновения жалости к себе.

Я никогда не слышал, чтобы он чем-то гордился или чем-то хвастался. Может, у него просто был такой характер. Или он потерял желание хвастаться, когда увидел, до какой степени унижения может дойти человек.  

Каждый день мой отец жертвовал что-то на благотворительность. Я спросил его однажды, когда он дал несколько долларов какому-то спившемуся бродяге, зачем он делает это, ведь бродяга того не заслуживает.

— Не мое дело решать, чего он заслуживает, — ответил отец. — Человек подходит ко мне с протянутой рукой, а когда кто-то просит о помощи, ты не должен ему отказывать...

Для него это была слишком длинная речь. Он не красноречив, и, насколько я знаю, никогда не выступал перед аудиторией. Он все еще говорит с акцентом, делает ошибки в синтаксисе. Но дела говорят громче слов, и знакомые моего отца всегда знали, какой он.

Его магазин никогда не процветал. Он не родился торговцем и так и не научился искусству убеждать покупателя приобрести то, что тому не нужно. Он никогда не умел требовать с покупателей, чтобы они вовремя оплачивали покупки. Тем не менее, в «долгое, жаркое лето» 1968-го он приобрел себе имя.

Когда расовые столкновения разразились в тот год в Кливленде, штат Огайо, магазин моего отца оказался в самом сердце баталий. Буйство усилилось, когда мэр отдал приказ всем белым полицейским покинуть этот район. В окнах чернокожих хозяев и домовладельцев был особый знак — «Духовный брат», и их дома не грабили. У моего отца в окне такого знака не было.

Когда волнения стихли, и отец вернулся домой, он думал, что от его магазина ничего не осталось. Но обнаружил, что магазин не тронули. Соседняя лавка была разбита. Другая, напротив,  — тоже. Но у него было разбито только одно окно. В самый разгар грабежа, как выяснилось позже, обитатели квартир, которые жили над магазином моего отца, вышли на улицу и создали живую цепь перед входом. «Уходите отсюда, — сказали они. — Это принадлежит хорошему человеку».  

Однажды я спросил моего отца, о чем он думал, когда был в лагерях, была ли у него какая-то высшая цель?

Я ожидал услышать от него что-нибудь совсем уж тривиальное. Вроде того, что сказал Семен Дубнов, знаменитый еврейский историк, перед смертью в рижском гетто: «Иден, шрайбт унд фаршрайбт… (Евреи, записывайте это и записывайте…)». Может быть, я ждал, что отец скажет, что старался все запомнить, чтобы свидетельствовать об этом потом. Может быть, — что он всегда старался саботировать приказы нацистов. Или, что он никогда не переставал мечтать о мести. Или, что каждое утро и каждый вечер он произносил Шма, еврейскую молитву: Слушай, Израиль, Господь Б-г, Господь Один.

Но отец ответил мне, что всегда следил за своими ботинками. Он спал ночью, подложив ботинки под голову, потому что, если ты потерял свои ботинки, ты долго не проживешь.

Не такого ответа я ждал. Хотелось услышать что-то возвышенное, мужественное. А тут — ботинки... В самом пекле ада на земле, мой отец думал о ботинках.

Потом я понял его. Он был прав. Ботинки помогли ему выжить, когда его гнали в начале января пешком из Польши в Австрию. Он действительно тогда должен был думать о своих ботинках.

Семья Якубовичей утонула в крови, почти исчезла. Мой отец должен был выжить. Евреи должны были выжить. И, если ботинки могли спасти жизнь еврею, не было ничего важнее.

Кто-то из тех, кто пережил Катастрофу, вынесли из кошмара концлагерей злость и горечь. Другие стали циниками, утратив веру во все на свете. Третьи рассердились на Всевышнего, который не остановил эту бойню, и стали ревностными атеистами. Четвертые погрузились в пучину депрессии. Иные просто сошли с ума.

Если бы мой отец не сделал ничего, кроме того, что выжил в Катастрофе, его жизнь уже заслуживала бы внимания. Но он выжил — как достойный человек и верующий еврей, способный смеяться, любить и находить в жизни лучшие стороны.

Сейчас моему отцу 75 лет. У него пять детей и пятнадцать внуков. Он соблюдает шаббат, постится в Йом Кипур, ест мацу в Песах. Каждое утро и каждый вечер он читает Шма. Он еврей, который выжил как еврей. Его жизнь – постоянная битва с Гитлером, который надеялся избавить мир от таких людей как мой отец. В этот, столь скудный на героев век, мой отец – мой герой.

Чего он достиг?.. Я никогда не задам ему этот обидный вопрос.

Как выяснить, закончена твоя миссия на земле, или нет? Если ты еще жив, значит, она не закончена...