В родном местечке Агнон получил традиционное еврейское воспитание. Но был в его жизни период, когда он отошел от традиции. Со мной на эту тему он почти не говорил. Сколько я ни пробовал узнать у него о происшедших с ним переменах - уходе и возвращении к еврейской жизни - так ничего и не добился.

Лишь раз он коснулся мимоходом этого периода своей жизни. Как-то (это было после Шестидневной войны) мы гуляли по Иерусалиму. Разговор зашел о том, дозволено ли еврею ступить на площадь перед мечетью Омара на Храмовой горе.

Этот вопрос, как известно, вызывает споры. Большинство раввинов занимает крайне строгую позицию, утверждая, что еврей вообще не смеет ступать на территорию Храмовой горы. Агнон полагал, что это дозволено. Но нарушать постановление Главных раввинов Израиля не хотел.

Однажды мы заговорили о раби Биньямине. Раби Биньямин тоже происходил из Галиции и тоже пробовал идти разными путями, пока не вернулся в лоно еврейской традиции - отпустил густую бороду и стал строго выполнять мицвот. Я спросил Агнона, не знает ли он, что вернуло к вере раби Биньямина. Этим окольным вопросом я пытался узнать хоть что-нибудь о пути возвращения к религии самого Агнона. Он ответил: «Мы чувствовали, что так продолжаться не может».

Тут, однако, нам важен именно его короткий ответ. «Они» чувствовали, что так продолжаться не может. Что именно? Очевидно, отход еврейского народа, от мира Торы - в сторону чужих культур, отдаление евреев от собственного духовного наследия. Во всем этом они видели опасность.

Было ли это продуманное и осознанное решение, понимание пути, по которому нужно следовать, или порыв, продиктованный непосредственным религиозным чувством? Не исключено, что и то, и другое. Во всяком случае, то, что я видел в доме Агнона и слышал от него самого, свидетельствовало, что Агнон всей душой, всей своей сущностью был верен Торе.

Тем, кто утверждает, будто все это было у него внешним и показным, могу возразить одно. Жертва, которую приносит еврей, строя свою жизнь на законах Торы, слишком велика и слишком тяжела, чтобы делать из этого игру. Человек не может принять испытания, через которые ему приходится проходить изо дня в день, выполняя установленные Торой обязанности, ее ограничения и запреты, если он не верит в них полностью и абсолютно. Это верно вне зависимости от того, продиктована эта вера рассудком или чувством.

В мой первый к нему приход - я до сих пор бережно храню в памяти эти воспоминания - у нас состоялся долгий разговор. Внезапно он встал: «Вы уже произнесли минху (послеполуденную молитву)?». Оказалось, он еще не молился. После молитвы он заметил, что обычно произносит минху сразу как пообедает, чтобы не пропустить ее по забывчивости.

Я рассказал ему, что однажды мы молились в поле против Храмовой горы (дело было задолго до освобождения Иерусалима). В ответ он заметил:

- Прекрасный поступок. Расскажу вам, кстати, вот о чем. Когда деревья перед моим домом еще не были такими большими, всех самых уважаемых гостей я водил на чердак. Там я говорил: «Сейчас я преподнесу вам настоящее угощение, а вы сможете исполнить важную мицву - произнести минху там, откуда видно место, где стоял Храм».

В каждый рош-ходэш (начало еврейского месяца), когда в главную часть ежедневных молитв, шмонэ-эсрэ, вставляется специальное добавление яале вэяво. Агнон прикреплял на стенку рядом с электрическим выключателем записку с напоминанием самому себе - не забыть произнести этот добавочный стих. Замечу, что при пропуске яале вэяво закон требует повторить всю молитву.

Агнон, увидев подарок, в самом деле, очень обрадовался. Не скрывая радости, он сказал детям:

Он долго и тщательно выбирал место для календаря. Всем, кто к нему приходил в эти дни, он непременно рассказывал о подарке...

В свой последний приход я увидел у него на столе табличку, написанную от руки печатным шрифтом. По субботам он вешал ее на калитке своего дома. Надпись гласила: «Здесь проживает еврей, соблюдающий мицвот. Евреи милосердные! Сжальтесь над старым человеком и не ставьте в субботу свои автомобили возле этого дома».

Несоблюдение субботы он всегда переживал очень болезненно. «Благодаря субботе, - писал он, - мы существуем как народ, благодаря субботе мы удостоимся в будущем Избавления».

Гости, которых он приглашал на пасхальный сэдер, должны были дать слово, что на обратном пути не воспользуются автомобилем и не нарушат святость праздника. В найденном на его столе наброске завещания был пункт, обращенный к потомкам - призыв не нарушать субботу…

Он хорошо знал предписание Ѓалахи и не прочь был это продемонстрировать. Однажды мы с ним ходили по иерусалимскому рынку Маханэ-Иегуда. Агнон проголодался и хотел купить фалафель. Это острое восточное блюдо было ему вредно, и я постарался отговорить его. В конце концов, он купил бананы и произнес благословение «Все сотворилось по слову Его». И тут же спохватился, что надо было произнести «Творящий плод земли». Это была уже тонкость, ибо Галаха допускает и благословение «Все сотворилось», если человек по ошибке произнес его вместо «Творящий плод земли»...

Еще один случай, напоминающий анекдот. Как-то я заболел, и Агнон пришел меня навестить. Он пробыл у меня несколько часов, радуя нас остроумной беседой. Он выпил изрядную дозу коньяка, ел пирожные и фрукты. Вдруг, в какой-то момент он внезапно объявил:

Он имел в виду, что по закону благословение нельзя произносить без прямой надобности. Прочитав благословение, которым положено завершать еду, он не сможет снова есть, ибо тогда придется снова произносить благословение, которое читают перед едой.

Сказано - сделано. Агнон сел и произнес заключительное благословение. Тут наш сынишка (ему было три года), с нетерпением ожидавший, когда же мама освободится, обрадовался, подошел к Агнону и сказал:

- Господин Агнон, вы уже поели, благословили - теперь идите!

Агнон пришел в полный восторг и долго хохотал. Откровенность ребенка его пленила. Когда позднее ему случалось представлять нас с сыном знакомым, то меня он рекомендовал как друга, а моего сынишку - как лучшего из своих приятелей...

Я мог бы многое рассказать в том же духе, ну хотя бы такую, например, историю. В промежутке между присуждением Агнону Нобелевской премии и ее вручением у него умерла сестра. Он, как и полагается, соблюдал семидневный траур. В канун Хануки я зашел к нему. Он был дома один, и мы долго беседовали. Вдруг Агнон сделал наивное лицо (вылитый раби Юдл-хасид - герой его книги «Дочь на выданье») - и совершенно серьезно объявил:

- Это сделала моя сестра. Она попала на небеса и быстро обернула дело так, что мне присудили Нобелевскую премию...

А теперь пора перейти к вопросу, который интересует многих. Если Агнон был человеком религиозным и стремился к тому, чтобы все следовали его путем, то неужели это не должно было отразиться на его произведениях?

Когда этот вопрос задается людьми религиозными, в нем есть смысл. В их представлении роль литературы сводилась к нравоучению. Но в устах людей, причастных к искусству, этот вопрос звучит несколько странно.

Но разве отсюда следует, что он не должен был их изображать?..